записках» и «Вестнике Европы». За долгую творческую жизнь написал около 40 крупных прозаических произведений. Умер аж в 1921 году в швейцарской Лозанне.
Началось мое знакомство с автором чрезвычайно романтично – в больнице. Делала мне укол юная симпатичная медсестра Ирина, и дабы время скоротать, поддерживали мы непринужденную светскую беседу. Выяснилось, в частности, что учится девушка на родном моем филфаке, на вечернем, специализируется по русской литературе и пишет диплом по «Василию Теркину». «Представляете, – говорит, – прихожу в “Дирижабль” (местный культовый книжный магазин. – Прим. мое), спрашиваю “Теркина”, а мне говорят: у нас Твардовского вообще нет». И смотрит на меня выжидательно, как бы предлагая разделить ее возмущение непроходимой тупостью книгопродавцев. Чувствуя себя полным идиотом, осторожно уточняю: мол, и что тут не так? И получаю в ответ пополам с гневом, что вообще-то «Василий Теркин» – роман писателя Петра Боборыкина, написанный еще в XIX веке, Александр Твардовский же имя героя для своей поэмы оттуда попросту позаимствовал.
Так и пришлось, чтобы хоть немного поднять рухнувшую самооценку как филолога, срочно приобщаться к творчеству неведомого мне доселе автора с забавной фамилией, напомнившей по созвучию о сватьей бабе Бабарихе из «Сказки о царе Салтане» Александра Пушкина. «Теркина», как и Ирина, не нашел, зато попался роман «Китай-город».
Критики почему-то считают Петра Боборыкина писателем добросовестным и внимательным к деталям, однако невыразительным, малохудожественным, страдающим излишним педантизмом и не способным создавать по-настоящему живые, объемные образы. Категорически с этим не соглашусь. Певец и летописец нарождающегося отечественного капитализма, Боборыкин проявляет тончайший слух и чувство ритма там, где другие лишь брезгливо поджимают губы. Он способен расслышать божественную мелодию и в хрусте банкнот, и в шелесте мануфактуры, и в звоне медной полушки. «Деньги, векселя, ценные бумаги точно реют промежду товара в этом рыночном воздухе, где все жаждет наживы, где дня нельзя продышать без того, чтобы не продать и не купить». «Орда и Византия и скопидомная Московская Русь глядели тут из каждой старой трещины». Да он – истинный поэт, не находите?
Что же касается некоторой лингвистической нечувствительности или, если угодно, языковой глухоты, в коей румяные критики также не раз упрекали Петра Дмитриевича, то тут ничего не скажу – что есть, то есть.
То у него «из-за буфета высунулась голова приказчика в немецком платье и кланялась» (зачем он на голову-то платье натянул, чучело, – кланяться ж, наверное, мешает?). То некий отец дворянского семейства заявился в ресторан славянского базара «при солдатском Георгии на коричневом пиджаке с двойным подбородком» (вот и гадай: то ли это у святого нижняя часть лица была продублирована, то ли у медали его имени, то ли, что всего вероятнее, у пиджака, на котором сия медаль красовалась).
И только решил не обращать внимания на подобные мелочи, как повстречался мне «сухощавый человек в бороде, в золотом пенсне, в коротком пальтецо с крупными чертами лица». Меня это пальтецо потом в ночных кошмарах преследовало. Очень уж крупные, знаете, у него черты.
Но вот неспособность автора к портретной живописи считаю гнусной инсинуацией или чьей-то глупой шуткой. Взять хотя бы главного героя сего романа – Палтусова. Да во всей тогдашней отечественной словесности, не беря, разумеется, в расчет вершины вроде Федора Михайловича или Льва Николаевича, едва ли найдется хотя бы дюжина молодцов ему под стать. На первый, да и на второй тоже взгляд протагонист довольно неприятен – особенно в сравнении с другими персонажами русской классики того времени. Единственное, что его интересует по-настоящему, – это деньги. Этакий, знаете, дворянин во мещанстве. Перехватить бизнес у купцов и пустить их по миру. Вероятно, здесь Петр Дмитриевич намеревался показать предсмертные конвульсии своего класса. И это ему, надо сказать, удалось. Аристократ в коммерции выглядит не более уместно, чем соленый огурец – в конфитюре.
И если Палтусов мерзок, то другой персонаж – Нетов – мерзок и жалок.
Главы, посвященные Нетову и Марье Орестовне, читать было прямо трудно. Умом понимал, что автор прав и что подобным, с позволения сказать, семействам несть числа, однако чета Нетовых произвела какое-то совсем уж гнетущее впечатление. И на фоне своей стервозной супруги Евлампий Григорьевич – при всем своем ничтожестве и чванстве, при всей своей мелочности, подлости и трусости – все же вызывает к себе что-то вроде сочувствия. Потому что безответная любовь к жене, быть может, последнее, что в нем осталось от порядочного человека. И надо же было именно в это единственное светлое пятнышко плюнуть эдак смачно, да еще и растереть с мстительным удовольствием. Ай да Марья Орестовна! Есть женщины в русских…
То ли дело Анна Серафимовна Станицына! Душа-женщина. Хозяйка, мать, нежная, преданная и заботливая подруга. Красавица, наконец. Куда до нее страдающим ожирением любительницам чая с полотен Кустодиева! Всем бы взяла, не попадись ей на пути обаятельный жулик Палтусов.
Долго не мог понять, что же в книге не так. Или, вернее, так, но не вполне обычно. Потом сообразил: фамилии главных и второстепенных персонажей. Палтусов, Лещев, Красноперый, Осетров. Не роман – аквариум какой-то! Или, точней, «акварий» (так у Боборыкина). Что, интересно, автор имел в виду, населяя свое произведение представителями рыбьих семейств? Что Анна Серафимовна – луч света в темном подводном царстве? Или же что его персонажи в мутных волнах нарождающейся рыночной экономики чувствуют себя как рыбы в воде?
Одна моя знакомая – краевед и экскурсовод по специальности – заметила, что Боборыкина читать ей было трудно. Мол, кондовый он какой-то, даже скучный. Ну, право, не знаю. Прочел на одном дыхании, взахлеб. И если б его книги не превратились у нас в букинистическую редкость, тут же взялся бы за следующий роман. Спасибо медсестре Ирине – одним хорошим автором в моей читательской копилке стало больше.
Аудиоверсию романа Петра Дмитриевича Боборыкина «Китай-город» прочитал Илья Прудовский. Запись произведена по изданию 1960 года в Республиканской студии звукозаписи ВОС в октябре 1974 года. Последняя дата мне особенно близка и до боли знакома. Меня самого примерно в те же дни записали в студии роддома № 4 города Горького, так что мы с данной аудиокнигой – ровесники. Запись, к слову, на диво прилично сохранилась – так же как, смею надеяться, и ваш покорный слуга. Голос диктора звучит чуть глуховато и с таким, знаете, приятным винтажным эхом – как в старинных радиоспектаклях. Современным цифровым технологиям подобные эффекты просто не под силу.
Так плохо, что хуже некуда
Виктория Токарева. Так плохо, как сегодня. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014
На идею почитать
